let's walk another way
По заявке moody flooder, в которой, конечно, был Amonов фик "Смерть всех времен и видов" (я уже могу назвать автора, да?), а не рассуждения об эре подозрения, но что выросло, то выросло
Эра некомпетентностиОфициально эра подозрения в мировой литературе началась в пятьдесят шестом году прошлого века, более чем на полвека опоздав к ее объективному началу и ознаменовав собой глобальный кризис письма. Век борьбы с риторизмом, век порывов к пресловутой "живой жизни" закончился ничем, штампованными, похожими друг на друга, как серийные куклы, наводящими однообразную тоску бытовизмами, фантомами, с каждым днем все больше обнаруживающими свое кардинальное расхождение с реальностью, литература вдруг обнаружила себя публицистикой и поняла, что ее подло обманули. Запретных тем не осталось, отбор фактов реальности закончился, злободневность, актуальность резко повысились, путь вековых исканий закончился... пшиком, самоэпигонством, тошнотворным эрзацем.
Стало понятно, что реформировать тематическое наполнение - мало. Требовалось сломать самые основы привычного взгляда на писание и чтение. Реформированию подлежало не содержание, но базовые основы формы. Первым шагом, скорее зафиксировавшим уже существующую ситуацию, стало очередное сужение текстопорождающей инстанции. Каждый раз такое сужение фиксировало глобальные изменения в самом курсе развития литературы. Переход от коллективного, сакрализующего творчества к творчеству школ, переход от догматов школ к культу автора-творца - вот самые крупные изменения подобного рода. В начале века автор падает с пьедестала, теряет функцию учителя и водителя жизни. Барт провозглашает смерть автора свои знаменитым эссе. На смену автору, вехе и символу, с памятниками разной степени рукотворности, приходит нарратор - текстовый субститут, единица построения текста, тип сознания, сознательно или бессознательно избранный для его создания.
Специфика постмодернистского культурного процесса, единение в общей беде и общей проблематике различных отраслей гуманитарного знания и творения, осознание единого текстового пространства, потребность закуклиться в нем, порожденная и крахом попыток сомкнуться с внетекстовой реальностью, и ощущением виртуального пространства культуры как вполне пригодной, однородной и исчерпывающей любые потребности среды обитания породили образ сверхнарратора - носителя широчайшей культурной компетенции, рупора всей мировой истории, жонглирующего культурообразующими символами, как автор биографический жонглировал метафорами и аллегориями. Сверхнарратор требовал сверхчитателя с совпадающей, а значит, стремящейся к бесконечности эрудицией. Диалог из метафоры грозит стать печальной реальностью, разрыв между творцами с их целевой аудиторией и количественными показателями населения становился угрожающим, а проблема новой формы, нового слова культуры все еще казалась далекой от решения. И на смену сверхнарратору пришел нарратор, который не умеет рассказывать истории.
Недоверие культуры к профессионалам существовало давно. В русском литературоведении больше всего в этом ключе, конечно, писали о Л. Н. Толстом, хотя косноязычные рассказчики Достоевского являются мастерами своего дела не в большей мере, нежели девочка на совете в Филях, глазами которой мы глядим на оное событие военной истории. Сам сверхнарратор часто маскировался под некомпетентного нарратора (достаточно вспомнить "Школу для дураков" С. Соколова), но все это были скорее единичные факты, нимало не сказывающиеся на изощренности формы, более того, подчеркивающие ее.
Массовая культура - система куда более устойчивая и традиционная. Кризис подражания ее почти не коснулся, только привел к еще более крупному разрыву с культурой элитарной. Несовпадение реальности и текста скорее помогало ей осуществлять эскапистскую функцию, автор обратился не в нарратора, а в бренд. Тем не менее, именно массовая литература подняла некомпетентного нарратора на уровень текстообразующей единицы. Программы, составленные из любительских записей, реалити-шоу, ток-шоу разного уровня документальности подготовили массовое сознание к художественному тексту демонстративно, декларативно низкого уровня, противостоящего лакированной, риторической "гламурной" поэтике. Псевдолюбительская манера съемки становится сенсацией, доказавшей ликвидную состоятельность, смыкаясь с жанром псевдотрэша в литературе, ориентированной на интеллектуалов или полагающих себя таковыми. Конец доверия к привычному рассказчику, всезнающему, всепонимающему и располагающему события в единственно правильной последовательности, очевиден во всем культурном фоне.
Фанфикшн - логичный результат этого кризиса. Это удовлетворенность историей при неудовлетворенности нарратором, его отбором фактов, расстановкой акцентов, стилем, способом, избранными точками зрения. Это замещение рассказчика, продающего историю, прошедшую предварительный отбор и обработку, рассказчиком принципиально иного типа и стиля, оцениваемым по другим параметрам, нежели уровень профессионализма. Редкий фанфикер вписывает свое творчество в широкий культурный контекст и в оценочную вертикаль.
Некоторые размышления по поводу фикаSupernatural - дитя повального недоверия профессионалам. Расследованием преступлений занимается довольно большое количество служб и людей, нечисть находится на ведомстве церкви и священников, но первые в сериале последовательно развенчаны, вторые практически отсутствуют и никакой угрозы для нечисти не представляют. Романтизированный образ "работы", без ответственности, без отчетности, без рутины, без вопросов финансирования и доступа, зато с массой острых ощущений привязан к персонажам, противопоставившим профессионализму эмпирический опыт, которые, в свою очередь, противопоставлены персонажам, у которых опыт замещен штампом и поверхностными сведениями. В сериале это резкая смена стиля, вторжение имитации любительской съемки, понижение доли сквозного сюжета в в эпизоде. Эти серии связаны с контекстом незначительными деталями и диссонируют общим настроением - шутки либо паники.
Фик вписывает их в контекст куда строже. Начальное напряжение сюжета создает именно разница в уровне познания, событие - движение к ее преодолению. Преодоление, как правило, осуществляется путем ложного знания: имитации большей осведомленности либо доверия дискредитированному источнику. В результате возникает изначально непреодолимая разница знания необходимого, присваиваемого и присвоенного, которая и является внутренним конфликтом и приводит к трагической развязке. Некоторые намеки на заканоническую истину присутствуют, но не являются значимыми для трагического сюжета. Связь текста с каноном поддерживается и проверяется каждым действием героев, порождая двойное событие: узнавание действия или предмета читателем и неузнавание персонажами, при этом каждое действие отводит последних все дальше от канонической трактовки событий, оказывающейся мерилом истины. Заявленный детективный код разрушается. Воссоединения с истиной не происходит. Мир не гармонизируется всевластием разума. Материал познания (мистическая тайна) начинает довлеть над дедуктивным способом познания, совпадения материала и метода не происходит.
При этом жанр фика можно обозначить и как хоррор. Трагическая вина героев реализуется через пересечение табуированной границы - тоже границы информированности. Она прямо названа в начале фика, это граница между пассивным знанием и активным познанием сверхъестественного. Пассивное знание, общее либо вызванное спецификой личного опыта - не опасно. Опасно сознательное, активное действие по присвоению его. Транслирование знания, таким образом, оказывается приглашением к совместному пересечению черты. Табуированная зона - между абсолютным незнанием и каноническим знанием, условием спасения является ее пересечение, которое и совершается в финале для одного из героев - в обратную сторону. Это пересечение создает рамку текста. Возврат к корням, к дедовским, нерациональным методам защиты, отказ от дальнейшего познания оказывается возвращением на исходную точку действия, замыкая текст в кольцо, подразумевая перечитывание как рассказчиком, так и читателем, их единение на следующем круге знакомства с действием (ср. финал "Обломова", подразумевающий перечитывание только читателем). Так создается особая интерактивность текста - средствами специфического для мифологического сознания единения в спиралевидном ритуале, возвращающем к исходной точке познания мира и подтверждающем его целостность.
Каждый эпизод - смена точки зрения, выраженная графически и стилистически (помимо выраженных блоков, отмеченных именем автора: оформление диалогов Мэг и мужчин отличается, способы описания окружающего и ведение хроники событий у Кенни несколько иные, нежели у остальных, Гарри более склонен к образным высказываниям, взгляд Эда по понятным причинам отсутствует), новое место действия и канонический персонаж, вокруг которого тайно или явно организуется действие - демоны, охотники, шериф. Рамка не маркирована именем, при том, что имя известно - создается иллюзия выхода за пределы частного взгляда, большей аутентичности затекстовой реальности, нежели с остальных фрагментах благодаря отказу от внешних проявлений риторики (стиль, гротескный и псевдодокументальный разом, остается). Развязка, развенчивающая лжезнание, сопровождается резким падением риторичности на всех уровнях. Падает мера аналитичности. Размышления и пространные описания замещает прямое действие. Исчезает блоковое оформление, пропадают фотографии. Темп действия резко ускоряется. Демонстративное остранение, имитация объективной оценки, замещается ярко выраженным личным отношением к происходящему и к окружающим. Даже орфографический облик текста меняется. Я не склонна предполагать в нем наличие опечаток или недосмотров, учитывая, что все то малое их количество, которое встречается в тексте, ощутимо сдвинуто к его финалу - на фоне безукоризненного начала.
Избранная форма подачи материала - имитация статьи в Живом Журнале - указывает и на сюжетообразующую проблему, и на тип ее разрешения. Конфликт установки на максимальную объективность и общую истину, которая ожидается от публицистического высказывания, и установки на максимальную субьективность и частный опыт, ожидаемая от сообщения в блогосфере, разрешается решительно в пользу последней. Явленный нарратор открыто и прямо признается в своей некомпетентности, читатель радуется тому, что знает больше нарратора, а истина, как обычно, где-то рядом. В вышеизложенном ее нет, я проверяла.
Эра некомпетентностиОфициально эра подозрения в мировой литературе началась в пятьдесят шестом году прошлого века, более чем на полвека опоздав к ее объективному началу и ознаменовав собой глобальный кризис письма. Век борьбы с риторизмом, век порывов к пресловутой "живой жизни" закончился ничем, штампованными, похожими друг на друга, как серийные куклы, наводящими однообразную тоску бытовизмами, фантомами, с каждым днем все больше обнаруживающими свое кардинальное расхождение с реальностью, литература вдруг обнаружила себя публицистикой и поняла, что ее подло обманули. Запретных тем не осталось, отбор фактов реальности закончился, злободневность, актуальность резко повысились, путь вековых исканий закончился... пшиком, самоэпигонством, тошнотворным эрзацем.
Стало понятно, что реформировать тематическое наполнение - мало. Требовалось сломать самые основы привычного взгляда на писание и чтение. Реформированию подлежало не содержание, но базовые основы формы. Первым шагом, скорее зафиксировавшим уже существующую ситуацию, стало очередное сужение текстопорождающей инстанции. Каждый раз такое сужение фиксировало глобальные изменения в самом курсе развития литературы. Переход от коллективного, сакрализующего творчества к творчеству школ, переход от догматов школ к культу автора-творца - вот самые крупные изменения подобного рода. В начале века автор падает с пьедестала, теряет функцию учителя и водителя жизни. Барт провозглашает смерть автора свои знаменитым эссе. На смену автору, вехе и символу, с памятниками разной степени рукотворности, приходит нарратор - текстовый субститут, единица построения текста, тип сознания, сознательно или бессознательно избранный для его создания.
Специфика постмодернистского культурного процесса, единение в общей беде и общей проблематике различных отраслей гуманитарного знания и творения, осознание единого текстового пространства, потребность закуклиться в нем, порожденная и крахом попыток сомкнуться с внетекстовой реальностью, и ощущением виртуального пространства культуры как вполне пригодной, однородной и исчерпывающей любые потребности среды обитания породили образ сверхнарратора - носителя широчайшей культурной компетенции, рупора всей мировой истории, жонглирующего культурообразующими символами, как автор биографический жонглировал метафорами и аллегориями. Сверхнарратор требовал сверхчитателя с совпадающей, а значит, стремящейся к бесконечности эрудицией. Диалог из метафоры грозит стать печальной реальностью, разрыв между творцами с их целевой аудиторией и количественными показателями населения становился угрожающим, а проблема новой формы, нового слова культуры все еще казалась далекой от решения. И на смену сверхнарратору пришел нарратор, который не умеет рассказывать истории.
Недоверие культуры к профессионалам существовало давно. В русском литературоведении больше всего в этом ключе, конечно, писали о Л. Н. Толстом, хотя косноязычные рассказчики Достоевского являются мастерами своего дела не в большей мере, нежели девочка на совете в Филях, глазами которой мы глядим на оное событие военной истории. Сам сверхнарратор часто маскировался под некомпетентного нарратора (достаточно вспомнить "Школу для дураков" С. Соколова), но все это были скорее единичные факты, нимало не сказывающиеся на изощренности формы, более того, подчеркивающие ее.
Массовая культура - система куда более устойчивая и традиционная. Кризис подражания ее почти не коснулся, только привел к еще более крупному разрыву с культурой элитарной. Несовпадение реальности и текста скорее помогало ей осуществлять эскапистскую функцию, автор обратился не в нарратора, а в бренд. Тем не менее, именно массовая литература подняла некомпетентного нарратора на уровень текстообразующей единицы. Программы, составленные из любительских записей, реалити-шоу, ток-шоу разного уровня документальности подготовили массовое сознание к художественному тексту демонстративно, декларативно низкого уровня, противостоящего лакированной, риторической "гламурной" поэтике. Псевдолюбительская манера съемки становится сенсацией, доказавшей ликвидную состоятельность, смыкаясь с жанром псевдотрэша в литературе, ориентированной на интеллектуалов или полагающих себя таковыми. Конец доверия к привычному рассказчику, всезнающему, всепонимающему и располагающему события в единственно правильной последовательности, очевиден во всем культурном фоне.
Фанфикшн - логичный результат этого кризиса. Это удовлетворенность историей при неудовлетворенности нарратором, его отбором фактов, расстановкой акцентов, стилем, способом, избранными точками зрения. Это замещение рассказчика, продающего историю, прошедшую предварительный отбор и обработку, рассказчиком принципиально иного типа и стиля, оцениваемым по другим параметрам, нежели уровень профессионализма. Редкий фанфикер вписывает свое творчество в широкий культурный контекст и в оценочную вертикаль.
Некоторые размышления по поводу фикаSupernatural - дитя повального недоверия профессионалам. Расследованием преступлений занимается довольно большое количество служб и людей, нечисть находится на ведомстве церкви и священников, но первые в сериале последовательно развенчаны, вторые практически отсутствуют и никакой угрозы для нечисти не представляют. Романтизированный образ "работы", без ответственности, без отчетности, без рутины, без вопросов финансирования и доступа, зато с массой острых ощущений привязан к персонажам, противопоставившим профессионализму эмпирический опыт, которые, в свою очередь, противопоставлены персонажам, у которых опыт замещен штампом и поверхностными сведениями. В сериале это резкая смена стиля, вторжение имитации любительской съемки, понижение доли сквозного сюжета в в эпизоде. Эти серии связаны с контекстом незначительными деталями и диссонируют общим настроением - шутки либо паники.
Фик вписывает их в контекст куда строже. Начальное напряжение сюжета создает именно разница в уровне познания, событие - движение к ее преодолению. Преодоление, как правило, осуществляется путем ложного знания: имитации большей осведомленности либо доверия дискредитированному источнику. В результате возникает изначально непреодолимая разница знания необходимого, присваиваемого и присвоенного, которая и является внутренним конфликтом и приводит к трагической развязке. Некоторые намеки на заканоническую истину присутствуют, но не являются значимыми для трагического сюжета. Связь текста с каноном поддерживается и проверяется каждым действием героев, порождая двойное событие: узнавание действия или предмета читателем и неузнавание персонажами, при этом каждое действие отводит последних все дальше от канонической трактовки событий, оказывающейся мерилом истины. Заявленный детективный код разрушается. Воссоединения с истиной не происходит. Мир не гармонизируется всевластием разума. Материал познания (мистическая тайна) начинает довлеть над дедуктивным способом познания, совпадения материала и метода не происходит.
При этом жанр фика можно обозначить и как хоррор. Трагическая вина героев реализуется через пересечение табуированной границы - тоже границы информированности. Она прямо названа в начале фика, это граница между пассивным знанием и активным познанием сверхъестественного. Пассивное знание, общее либо вызванное спецификой личного опыта - не опасно. Опасно сознательное, активное действие по присвоению его. Транслирование знания, таким образом, оказывается приглашением к совместному пересечению черты. Табуированная зона - между абсолютным незнанием и каноническим знанием, условием спасения является ее пересечение, которое и совершается в финале для одного из героев - в обратную сторону. Это пересечение создает рамку текста. Возврат к корням, к дедовским, нерациональным методам защиты, отказ от дальнейшего познания оказывается возвращением на исходную точку действия, замыкая текст в кольцо, подразумевая перечитывание как рассказчиком, так и читателем, их единение на следующем круге знакомства с действием (ср. финал "Обломова", подразумевающий перечитывание только читателем). Так создается особая интерактивность текста - средствами специфического для мифологического сознания единения в спиралевидном ритуале, возвращающем к исходной точке познания мира и подтверждающем его целостность.
Каждый эпизод - смена точки зрения, выраженная графически и стилистически (помимо выраженных блоков, отмеченных именем автора: оформление диалогов Мэг и мужчин отличается, способы описания окружающего и ведение хроники событий у Кенни несколько иные, нежели у остальных, Гарри более склонен к образным высказываниям, взгляд Эда по понятным причинам отсутствует), новое место действия и канонический персонаж, вокруг которого тайно или явно организуется действие - демоны, охотники, шериф. Рамка не маркирована именем, при том, что имя известно - создается иллюзия выхода за пределы частного взгляда, большей аутентичности затекстовой реальности, нежели с остальных фрагментах благодаря отказу от внешних проявлений риторики (стиль, гротескный и псевдодокументальный разом, остается). Развязка, развенчивающая лжезнание, сопровождается резким падением риторичности на всех уровнях. Падает мера аналитичности. Размышления и пространные описания замещает прямое действие. Исчезает блоковое оформление, пропадают фотографии. Темп действия резко ускоряется. Демонстративное остранение, имитация объективной оценки, замещается ярко выраженным личным отношением к происходящему и к окружающим. Даже орфографический облик текста меняется. Я не склонна предполагать в нем наличие опечаток или недосмотров, учитывая, что все то малое их количество, которое встречается в тексте, ощутимо сдвинуто к его финалу - на фоне безукоризненного начала.
Избранная форма подачи материала - имитация статьи в Живом Журнале - указывает и на сюжетообразующую проблему, и на тип ее разрешения. Конфликт установки на максимальную объективность и общую истину, которая ожидается от публицистического высказывания, и установки на максимальную субьективность и частный опыт, ожидаемая от сообщения в блогосфере, разрешается решительно в пользу последней. Явленный нарратор открыто и прямо признается в своей некомпетентности, читатель радуется тому, что знает больше нарратора, а истина, как обычно, где-то рядом. В вышеизложенном ее нет, я проверяла.
@темы: СПН+J2
-
-
23.03.2009 в 20:44Собственно, все, что я могу сказать - ты настоящий филолог. Для меня этот фанфик своеобразная "игра в игре". Начиная от формы и оформления как такового и заканчивая (продолжая?) отсылками к Стоппарду. Игра, сформированная на нескольких уровнях, обязательно найдет своего читателя, пусть некоторые из них не увидит за внешним еще целый материк подводных камней.
-
-
24.03.2009 в 00:18Интересный взгляд на фф и очень радует формулировка))
Supernatural - дитя повального недоверия профессионалам. [...] Романтизированный образ "работы", без ответственности, без отчетности, без рутины, без вопросов финансирования и доступа, зато с массой острых ощущений привязан к персонажам, противопоставившим профессионализму эмпирический опыт, которые, в свою очередь, противопоставлены персонажам, у которых опыт замещен штампом и поверхностными сведениями
1) Не задумывалась об СПН в таком контексте, но - да, оно. И возвращение к эмпиризму (который для Америки - 18? начало 19? века) очень увязывается с воспеванием традиционных патриархальных ценностей в сериале, такое полное реакционерство и ностальгический дискурс.
2) (Кстати, мне кажется, и фандомы-то - порождение того же отношения к работе: противопоставление оффлайновой рутины и творчества в свободное от нее время.)
Ну и спасибо огромное за сам взгляд на текст, было оч.интересно, я его не рассматривала в контексте такой почти фаустовской трагедии обретения знаний, но в таком разрезе неожиданно и интересно.
-
-
24.03.2009 в 10:14Ох… придется ж отвечать за базар, да? Просто так не спустят. Я имею ввиду, что рецензия это личная оценка текста с описанием(по мнению автора рецензии) его достоинств и недостатков(специально проверил в словаре, чтобы не ошибиться). Ну и данный текст успешно справился с задачей… не давать эту самую оценку. Лихо, с огоньком и выдумкой. Причем автор, явно получая большое удовольствие от процесса, умудрился под видом рецензии изложить свой взгляд на такое явление как «фанфик».
И это было просто гениально! И – ну честное слово! – я не издеваюсь и не язвлю… ну может совсем чуть-чуть и по-доброму. Я правда прочел с удовольствием и правда сейчас сижу и улыбаюсь от уха до уха. Ну а если я неправильно понял намерения автора – прошу покорно меня простить и не злиться. И списать это на мой личный бзик.
PS Чтобы не было никаких разночтений: данный конкретный фик – каюсь – не читал. К творчеству Amon отношусь хорошо. Мне не все нравится, но это определенно очень качественные тексты.
-
-
24.03.2009 в 11:16Да, и кажется, это в моем случае не лечится ника-а-ак.
Кстати, я именно поэтому внешние игровые моменты отодвинула пока. Ближний контекст очевиден, поэтому любопытно было забраться поглубже.
moody flooder, спасибо) И отдельное спасибо за действительно интересную заявку, я с ней еще не закончила)
Ну да, вписать сюда АU - и можно бы куда-нибудь выгулять.
1) А в таком контексте об СПН не задумывалась я. Но действительно, анахронизмов порядочно.
2) Логично. Со всеми печальными вытекающими вроде нежелания хоть куда-то двигаться и нести хоть малейшую ответственность за сказанное. Это элементы совсем другой парадигмы получаются.
=Hiromu=, рецензия - конечно, да. Но это ж ни фига не рецензия, простите, а навовсе элементы анализа текста. Выгул, так сказать, тараканов бедного историка литературы-недоучки на территорию хорошего фика, что, кажется, вполне себе отвечает задачам рек-феста. Так что смейтесь, смех улучшает кровообращение... вроде. Я-то свой кайф уже получила.
-
-
24.03.2009 в 11:33Я заметил.
-
-
26.03.2009 в 04:25Кстати, если с ритмом - все да, то
не склонна предполагать в нем наличие опечаток или недосмотров
вот это, на самом деле, зря, я-то как раз их наличие вполне допускаю
Мне интересно только:
внешние игровые моменты - это в смысле что?
-
-
29.03.2009 в 18:27Ну, даже если так - эффект-то остается)
Это профиль с намеками и цитатами. Ближний контекст, который я отодвинула.